Автор: Александра Дьюри
Сколько этим молодым людям из Кабула? Двадцать, двадцать пять, чуть больше? Война в их стране старше них. Афганская конституция гарантирует права, равенства и свободы, а реальность не гарантирует возможности дожить до вечера.
Прошу не воспринимать эту статью как серьёзное академическое исследование социального климата в Афганистане. Это просто обрывки разговоров с людьми, чья точка зрения на афганскую повседневность несколько отличается от наших стереотипных представлений.
Пока президент Ашраф Гани строит демократию на песке и пока не наступило завтра – пара слов о моих кабульских друзьях. О тех, кто живёт, нарушая отцовские, а иногда и государственные запреты, влюбляясь, читая стихи, надеясь, иронизируя. Тех, кто живёт несмотря и вопреки.
– Нашим реформаторам не везёт. Ещё в 1919-м король Аманулла дал женщинам такие права, которых они в некоторых странах не имеют и сегодня: право на образование, право голоса, право занимать государственные должности… Но он ошибся. Нельзя сделать человека европейцем, одев его в европейское платье. Последовала реакция: возмутившиеся в провинциях муллы, выскочка с севера Бачаи Сакао. Всё пошло прахом. Потом пытался Дауд. Пытался Тараки. Амин. Наджиб предложил компромисс, но было слишком поздно.
– И вот сейчас пытается Ашраф Гани.
– Я бы их не сравнивал. Гани слишком медленный, и он ничего не успеет.
Выпускник Американского университета Бейрута и Колумбийского университета США, Ашраф Гани Ахмадзай работал во Всемирном банке и ООН, где выдвигался на должность генсека и проиграл Пан Ги Муну. Вошел в число лучших мыслителей мира World Thinkers 2013. Бывший ректор Кабульского университета, автор книги «Fixing Failed States» (злые языки говорят, что об Афганистане Гани тоже знает только из книг). Скорее американский профессор, чем афганский политик, резюмирует журнал Time. Набрав на президентских выборах 2009-го года 3% голосов, в 2014-м выиграл гонку и стал первым лицом государства. В иннаугурационной речи поблагодарил за поддержку свою жену, ливанскую христианку Рулу Гани, – впервые в истории Афганистана. Тогда же, помимо обычных заявлений о борьбе с коррупцией и гарантии стабильности, президент выразил, о чудо, намерение предоставить активную роль в политической, социальной и экономической жизни страны женщинам* и молодёжи. В Кабуле наступила прозападная либеральная оттепель, а госучреждениях и общественной жизни появились молодые люди, породившие своего рода культурный феномен.
___________________________
*Хотя по процентному соотношению женщин, занимающих места в парламенте, Афганистан опережает Штаты (26,5% против 21% по данным сайта Межправительственного союза на 1 июня 2017), о ключевой роли женщин в роли афганской демократии говорить более чем рано.
Молодые люди, бежавшие от войны, иногда проделавшие путь от лагерей беженцев до университетов Лондона и Бостона, – и снова вернувшиеся к войне. Принадлежащие западу и востоку, 14-му веку и 21-му. Отвергающие отцовские традиции в и глубине души им приверженные. Бунтари шаткой эпохи Ашрафа Гани. Не поймите меня превратно: речь идёт не о социальном бунте – в эти жаркие дни Рамадана в Кабуле одна за другой разворачиваются антиправительственные демонстрации, но моих знакомых вы там не найдёте. То, что я называю их бунтом, в любой западной стране – часть повседневности: влюбленность, выкуренная сигарета, татуировка, возможность в голос смеяться на улице, возможность решать, какую книгу прочесть и в какой клуб сходить с друзьями завтра. В этой стране маленькие личные революции сопряжены с серьёзными рисками.
Ахмад, 30 лет, журналист
Мой нынешний собеседник – военный корреспондент («Я был в Кундузе, когда его захватили талибы, вошёл туда с американскими коммандос. Который раз захватили? Ну и вопрос. Второй, возможно. Пойми ты, этот город постоянно переходит из рук в руки!»). Уже семь лет Ахмад пишет для одного из известных американских журналов. Много путешествовал, хотя афганский паспорт считается худшим в мире в визовом отношении. Пару лет назад получил престижную международную премию по журналистике. Мы говорим о Че Геваре, Большой игре и антиисламской политике Трампа.
Ахмад в клетчатой рубахе и тёртых узких джинсах, длинные волосы собраны в хвост. В углу темнеет чехол гитары, из колонок что-то грохочет. В одной руке сигарета, в другой – стакан виски. В этой квартире как будто по-прежнему 70-е. 70-е, когда в Кабуле ничего не случалось.
– Я не верю в то, что СССР хотел захватить Афганистан, – затяжка, глоток. – Это была ловушка, и вы в неё попались из-за Бжезинского, который вас ненавидел. Но вы не проиграли, вы отступили! Кое-кто из моджахедов продолжает вопить, что они выиграли, но это не так. Вы отступили, но мы проиграли больше. Мой отец тоже воевал, и…
За окном раздаётся хлопок, мы замолкаем и прислушиваемся. Взрыв? Нет, кажется, лопнула автомобильная шина. После 31-го мая Кабул лихорадит. Утренний теракт в оживленном районе, где расположены посольства и президентских дворец унес 150 жизней, более 500 человек пострадало – и это только по официальным данным. Горы битого стекла начинаются в пяти километрах от «зелёного квартала», на месте взрыва зияет многометровая воронка. За этим следуют взрывы на кладбище, где хоронили убитых. Взрывы в мечетях.
Kabul Bleeds! Pray for Kabul! – мировые СМИ пестрят заголовками. А здесь сразу начинаются звонки: «Где ты? А, слава богу. Твои все целы? Хорошо. Перезвони мне из дома. Не зажигай свет и не подходи к двери, даже если будут стучать». На тротуарах у госпиталей длинные очереди – Кабул сдаёт кровь для пострадавших.
– О чём я?.. Мы никогда не увидим мира. Переворот 73-го, революция 78-го, коммунисты, Союз, моджахеты, талибы, ИГИЛ… Помнишь, Бродский спрашивает в стихах у своего римского друга: воюем ли ещё в Ливии или где-то ещё? Воюем. Афганистан, кладбище империй. Полигон для испытания нового оружия. Кому-то выгодно создавать вечные горячие точки и хроническую нехватку безопасности.
– Кому?
– Подумай! Одно ясно: мы никогда не выберемся. А вы, русские, никогда не вернётесь.
Позже я узнаю, что Ахмад – атеист и эрудит – живёт под одной крышей со своей многочисленной роднёй, типичной афганской семьей из тридцати-сорока человек. Что его брак, заключенный много лет назад по расчёту, оказался несчастливым, и что жена его неграмотна.
Лейла, 21 год, турагент
Мы знакомимся во втором терминале Дубайского международного аэропорта, кроме нас, женщин на рейсе до Кабула нет. Завязывается беседа. Лейла, маленькая и хрупкая, как ребёнок, серьёзна и непоколебимо уверена в себе. Её семья родом из Бадахшана, но она сама выросла в Пакистане, там же окончила университет. В Кабул вернулась семь месяцев назад, работает, летает на тренинги и конференции, живёт с тётей (с классической афганской точки зрения – одна, потому что мужчин-родственников с ними нет). Она старшая из шестерых дочерей в семье, часто посылает домой деньги. Лейла сидит с непокрытой головой и выговаривает звук r совершенно по-американски.
– Не бойся вот этих, – широким жестом показывает на мужчин в национальной одежде вокруг нас. – С ними всё ясно, они традиционные внутри и снаружи. Хуже, когда люди позиционируют себя как мыслящих, образованных, типа мы такие европе-е-ейцы. В голове у них полное средневековое безумие, а с виду не скажешь.
– Не волнуйся, всё будет хорошо! – это уже в аэропорту. – Надеюсь, тебе в Кабуле понравится. Мы могли бы вместе исследовать город. Увидимся! – потом я вижу, как она бродит по парковке, разыскивая «своего водителя», в голос восклицая на фарси: «Эээээй, ты где? Где потерялся?» и не спешит вернуть на место платок, сорванный с головы ветром. Она гораздо больше похожа на жительницу Нью-Йорка или Москвы, и я радуюсь, что не все афганки похожи на героинь Халеда Хоссейни. Зря радуюсь.
Обстановка в Кабуле ухудшается с каждым днём, раз за разом мы отменяем встречи из-за терактов или антиправительственных демонстраций. Наконец я решаю пригласить её к себе, но в тот вечер в Кабуле нет света, и разговор в неосвещённой комнате получается горьким.
– Ты говоришь, тебе тяжело? Все эти взгляды, да? Тяжело даже мне, хотя я сама афганка. Ты для них не человек, понимаешь? Смотрят на тебя, а видят кусок мяса, который хотят сожрать. Распускают руки. Мужчины. Даже посетители в офисе смотрят на меня как на… А ещё называют себя мусульманами! Ведь и я мусульманка, но чем я виновата? Тем, что не закутываюсь по-идиотски с головы до пят? Тем, что образованнее них? Разве это написано в Коране, разве Пророк учил унижать женщин? Нет же! Верят тому, что говорят неграмотные муллы. Мы исмаилиты, у нас свои обычаи, и что они придумали? Что каждую невесту-исмаилитку отправляют нашему духовному лидеру для первой брачной ночи! Между прочим, он живёт в Париже.
– То есть каждый день к нему прилетают сотни девушек. Это же абсурд!
– Конечно! Видишь, тебе смешно. И мне смешно. А они распускают слухи и сами же им верят. Вот вчера был теракт в мечети, знаешь, что они говорят? Что так и надо, потому что погибшие были шиитами. Кто жалеет шиитов! – кто такие «они», Лейла пояснить не решается. Сунниты? Пуштунское большинство, наделённое относительно большей властью? Полуграмотные муллы? Все они вместе? – Алекс, слушай, ведь есть же много мусульманских стран. Турция, например, Ливан, Марокко, Индонезия… Там же люди живут иначе. А мы не живём, мы выживаем. И ничего нельзя изменить. Только бежать. И я сбегу, хотя ещё не знаю как, я и мои сёстры. Все сбежим.
Ширзад, 28 лет, сотрудник Министерства иностранных дел
– Сегодня я ужинаю с послом.
– С каким?!
– С послом Афганистана в Америке, конечно! Мы с ним вместе работали пару лет назад.
Оказывается, доктор Мохиб, родившийся где-то под Джелалабадом и ставший доктором в лондонском университете Брунеля, сейчас в отпуске в Кабуле, а завтра отправляется обратно к месту службы. На момент назначения господину послу было 32 года, и дипломатического опыта он не имел. «Ничего, – якобы сказал ему прогрессивный Гани. – Пусть мир увидит лица нового Афганистана». К слову, женат доктор Мохиб на американке. Случай редчайший, но президент сам подал пример.
Ширзад обеспокоенно примеряет галстуки перед зеркалом: до ужина с послом надо успеть на свидание. В Афганистане, где браки по договорённости нескоро уйдут в прошлое, внебрачные отношения, «moral crimes», сурово осуждаются и не менее сурово караются. Можно получить от пяти до пятнадцати лет тюрьмы, но молодых людей это редко останавливает. Однажды, когда разговор шёл об общем знакомом, я услышала: «Знаешь, сколько девушек он сменил за два года? Пять!» – неслыханная для Кабула цифра, её произнесли почти с испугом. Рано или поздно, и это знают почти все, придётся покориться выбору родителей, а пока – была ни была. Особенно если удалось вырваться в столицу из деревни в провинции Газни. По образованию Ширзад инженер, но в министерстве занимается бумажной работой: составляет ноты, отчёты и записки. Помогли влиятельные родственники, знание английского и… любовь к литературе.
– Я в школе много стихов читал, поэтому, говорят, у меня хороший слог, – и тут же следует цитата из Хафиза наизусть. – Раньше, когда мы ездили потусоваться и выпить, я им всем читал стихи.
Мне известна история их веселья: пятеро друзей с правдами-неправдами добытой бутылкой виски ездили на кабульское озеро Карга и там пили, сплетничали и играли в футбол. Год назад один из них был застрелен прямо там же, на берегу, на глазах у друзей. Откуда прилетела пуля, была ли это случайность или предупреждение остальным, до сих пор не известно.
– Ты не поверишь, сколько тут у нас поехавших ханжей. Я же стараюсь быть хорошим человеком. Другим помогать. Блин, почему всех так волнует, если я немного повеселюсь? К тому же теперь, после…
Это значит «после 31-го», но об этом вслух не говорят, чтобы не будить лиха. Ширзад бросает возиться с галстуками и закуривает.
– Взрывчатка была в цистерне, знаешь? Теперь каждый раз так: вижу – цистерна едет и думаю – успею убежать или конец?.. Надо наслаждаться жизнью, пока можно.
Хабиб Салим, 25 лет, работник Президентского дворца
-Кажется, я в жизни не прочитал ни одной книги. Зачем? Это всё вымышленные истории, а я ненавижу вымысел.
Его историю я выслушиваю её за бесконечными партиями в шахматы. Он родился в Кандагаре в 1991 году. Он отлично помнит времена Талибана, когда в школе не изучали ничего, кроме Корана и азбуки с примерами вроде: «Это автомат. Мой отец совершает джихад и убивает русских из автомата. Когда я вырасту, тоже буду совершать джихад». Он до сих пор по-детски злится на талибов за запреты: на музыку, игры, фото, запуск воздушных змеев. Потом талибов прогнали американцы, и была другая школа: без потолка, пострадавшая от обстрелов, с одним учителем и семьюдесятью учениками в классе. Хабиб, бегло говорящий на дари, английском, арабском и хинди, с ошибками пишет даже на родном пашто.
К семнадцати годам ему нашли невесту, но тогда он впервые в жизни спасся бегством – отправился изучать экономику в Индии. Доучиться не удалось: умер отец, а старший брат, ставший главой семьи, не пожелал платить за завиральные идеи. «Пускай возвращается, – решил семейный совет, – мы его женим!». Он бежал снова, на этот раз в Дубай, где два года кое-как зарабатывал на жизнь и окончил бакалавриат в каком-то онлайн-университете.
– Ты бы видела мой диплом, – смеётся Хабиб. – Я бы сам такой мог нарисовать. Но всё-таки лучше, чем ничего.
Но вот настал 2014-й, и победивший Гани в благодарность пристроил детей и племянников своих сторонников в правительственные организации и министерства. Вчерашний экспат с полулегальным дипломом попал в президентский дворец и стал сопровождать главу государства в зарубежных командировках: Париж, Брюссель, Стамбул, Джакарта. Сейчас учится в магистратуре в одном из частных кабульских вузов, и хотя этот диплом будет немногим лучше первого, он даёт надежду на новое бегство.
– У нас так исчез один. Две недели не ходит на работу, три недели. Его искали, думали, что похищение, а потом уволили. Мы случайно увидели фото в Инстаграме – он в Канаде! Сбежал с одним рюкзаком, не сказал даже своим родным.
– Ты его осуждаешь?
– Нет, за что? У него просто хватило смелости. Но в Афганистане эмигрантов не любят. Говорят, это предатели, люди без чести.
– Можно спросить, кем ты себя видишь через, скажем, пять лет?
– Никем. – Хабиб опускает глаза на шахматную доску. – Я не получил в жизни ничего, что хотел. В детстве мечтал о гитаре, но если бы я сказал об этом вслух, меня бы посчитали сумасшедшим. Хотел стать актёром, но это тоже безумие, к тому же грех. Сейчас думаю, что хорошо бы открыть сиротский приют здесь, в Кабуле. Но деньги… А безопасность детей, как её обеспечить? Если честно, я просто не хочу больше ничего хотеть.
Некоторое время мы молчим. За окном муэдзин выпевает призыв на вечернюю молитву, пост на сегодня окончен. Хабиб тянется к бутылке с водой – он единственный из моих кабульских друзей, кто постится каждый день – потом продолжает:
– Пять лет – это слишком долго. Через два года Гани уйдёт, и мы все вместе с ним. Но два года – это тоже долго. 31-го мая я был во дворце, вот, смотри…
Достаёт телефон. На фотографиях стены в трещинах, выбитые оконные рамы и косяки, поломанная мебель, пятна крови на полу.
– Каждый день, уходя на работу, я знаю, что вечером могу не вернуться. В этой стране никто не загадывает даже на завтра, потому что иногда завтра не наступает… – и, после долгой паузы:
– Мне скоро двадцать шесть, и я не помню Афганистана без войны.
По данным афганского новостного агентства Pajhwok, в мае на территории страны произошло 205 террористических атак, одна пятая из них – в Кабуле. Относительно «мирный» июнь (172 атаки, чисто пострадавших сократилось на 46%) не оставляет иллюзий. «По сути, у героев этой статьи, как и у миллионов их соотечественников, нет не только «завтра», но зачастую и «сегодня». Всё, что у них есть, это «сейчас».
И победа надежды над опытом.
