Автор: Александра Дьюри
– Happy Afghanistan? – в руках у консула листок, который, по моим соображениям, должен сойти за letter of invitation и подтвердить цель моего визита в Кабул. – Нет, вы серьёзно?
На внушительную бумагу листок не похож. Он впопыхах написан афганскими коллегами из некой молодёжной организации: «Уважаемый господин такой-то, просим помочь нашему стажёру с визой… проект должен разрушить негативный образ нашей страны, созданный СМИ… головой отвечаем за безопасность…» – и прочая, и прочая. Совершенно очевидно, что ни слог, ни содержание консула не впечатляют. Прошение ложится на стол.
– Что вам известно о текущей обстановке в Афганистане?
– Обстановка неоднозначная, – дипломатично отвечаю я.
А что ещё тут скажешь? Если предыдущего президента Хамида Карзая называли «президентом Кабула», то нынешний, технократ и мечтатель Ашраф Гани, реальной властью вообще почти не обладает. Даже в Кабуле. Даже в президентском дворце, где ему вечно возражает президент №2 Абдулла Абдулла. Зато реальной властью, по сути, обладает любой, у кого в распоряжении есть несколько десятков вооруженных людей. В ста километрах от столицы идут бои, провинции регулярно переходят в руки талибов. В прошлом году взрыв прогремел в «зелёной зоне», куда въехала незамеченной полная взрывчатки цистерна. Положение и в самом деле очень неоднозначное, но консулу эпитет не нравится:
– В этой стране сорок лет идёт война, если вы забыли!
Забудешь об этом, как же.
– Я знаю. Я читаю новости, я хочу быть специалистом. Хочу работать в Афганистане после выпуска. Моя специальность…
– Помню, помню. В прошлом году я уже дал вам визу.
– И я благополучно вернулась, видите?
– Нет, я не могу снова пойти на такой риск. Это невозможно.
Пометим в скобках, что сказанные афганцем «нет» и «невозможно» не обязательно означают отказ. Скорее всего, собеседник вам поможет, но грех не подчеркнуть, каких колоссальных усилий ему будет стоить эта помощь. Таким образом, убивают двух зайцев: демонстрируют сердечное расположение к вам и намекают, что ставка возрастает. Ведь для вас сделают «невозможное»! Поэтому я спокойно пью зелёный чай и ожидаю продолжения речи.
– Как человек я понимаю вас, но я должностное лицо, у меня есть инструкции, предписания… Честно сказать, недавно мы получили распоряжение из МИДа, запрещающее выдачу туристических виз. Российское посольство в Кабуле поступает подобным образом, верно?
Возразить нечего. Наше посольство печально знаменито тем, что визы даёт неохотно и крайне редко. Почти никогда.
– В конце концов, если с вами что-то случится, я никогда себе не прощу.
– Но в прошлом году…
– Тогда вам просто повезло, но любой удаче когда-то приходит конец.
После долгой паузы консул снова нарушает молчание:
– Впрочем, я должен сначала спросить Его Превосходительство посла… Посмотрим, что можно для вас сделать.
– Не знаю, как вас благодарить, сэр! – к слову, консул, как и многие сотрудники посольства, не говорит по-русски. По слухам, он много лет провёл в Америке, пока воля реформатора Гани в один прекрасный день не отправила его в Москву, превратив в дипломата.
– Не благодарите. Ах да, оставьте мне фото для визы и деньги – просто на всякий случай.
– Одно фото? В прошлом году вы просили два.
– Одно я оставил на память. Шучу. Позвоните завтра.
«Завтра» тоже может переводиться как угодно: через неделю, месяц, год, а может, и никогда, потому что ваш собеседник слишком хорошо воспитан, чтобы ответить прямым отказом. Да и время в Афганистане течёт совсем по-другому, никто не торопится и не замечает пропажи лишнего дня. Разумеется, я позвоню дня через три, а лучше через пять.
Консул прощается и выходит, унося с собой курьёзный листок. Кажется, за дверью он усмехается.
Виза обошлась в восемь дней и сто пятьдесят долларов вместо восьмидесяти.
Невозможное, как было сказано выше, стоит дороже.
***
Прямых рейсов между Москвой и Кабулом нет. Раз в неделю почти прямой рейс со стыковкой в Баку совершает афганская компания «Ariana Airlines», но репутация у неё дурная: рейсы вылетают на три часа раньше или на пять часов позже указанного в билете времени, но никогда не вовремя; самолёты, по слухам, были свидетелями Апрельской революции 78-го, выглядят и летают соответственно, а пилоты славятся беспечностью. После взлёта можно, например, услышать: «Уважаемые пассажиры, мы забыли заправиться и должны сесть на дозаправку в Мазаре-Шарифе» или: «Уважаемые пассажиры, у нас сломался радар. Будем садиться без него». И ведь садятся. Среди гор. В темноте. Свои впечатления от полёта с «Арианой» один мой товарищ изложил так: «Летишь и молитовку читаешь», а другой, американец, уточнил: «Мы её называем Scaryana». К слову, в узких кругах в ходу прозвище «Иншалла Эйрлайнз» – авось взлетим и сядем, если будет на то воля Аллаха.
Рисковать мне не хотелось, как не хотелось ещё раз пересаживаться в Дубае: прошлом году сотрудники аэропорта, узнав, куда я лечу, смотрели так, будто провожали в последний путь. В самолёте «Дубай-Кабул», полном афганцев в национальных одеждах, пассажирок оказалось только… две. Одной из них была я.
Оставались ещё пути через Стамбул, Дели и Душанбе. Последний, по сути, самый короткий: четыре часа из Москвы до Душанбе, а потом самолёт взлетает, и, описав параболу, приземляется по ту сторону гор, в другом мире, в четырнадцатом веке.
В Таджикистане тоже не обошлось без вопросов:
– Из России, да? Надолго к нам? На день? Ой, как мало, а потом куда? Куда-куда?! Зачем? Ааа, работа, наверное? Ты репортёрка? Жалко, молоденькая такая… – и опять на лицах появлялось выражение, знакомое мне со времён стыковки в Дубае.
Логика ясна. По собственной воле европеец в Афганистане не поедет, поедет по контракту работник гуманитарной миссии или журналист (объяснять, что ты востоковед и едешь в страну изучаемого языка/изучаемых языков участвовать в волонтёрской программе не имеет смысла, выходит как в старом анекдоте про Шаляпина: «Чем занимаешься, барин?» «Пою». «Всем мы поём, коли делать нечего! Чем занимаешься-то?»). Став «репортёркой» в Душанбе, я осталась ею до конца стажировки в Кабуле, и, хотя стажировка имела весьма отдалённое отношение к прессе, афганские коллеги беззастенчиво представляли меня: «Алекс из России. Журналистка». Неписаный кодекс экспатов гласит, что называть своё имя, страну и род занятий можно только очень близким друзьям или в случае крайней необходимости, но эти правила были нарушены, как впоследствии и многие другие.
Рейс задержался на восемь часов и приземлился далеко за полночь. Накануне Кабул лихорадило: два взрыва, перестрелки в центре города, землетрясение – а может, просто эхо взрывной волны. Пока мне об этом ничего не известно, и я почти бегу по территории опустевшего аэропорта. Где-то там, сидя на заборчике рядом с парковкой, меня ждут трое коллег: Халиль и Бабур, авторы посланного консулу прошения и стажёр из Колумбии по имени Дэниэл Родригес.
Собственно говоря, имена – это пока всё, что я знаю об этих троих.
Гостевой дом в районе Таймани окружён двухметровой стеной, над ней частая сетка, на самом верху мотки колючей проволоки. Такси исчезает в темноте. Мы стучим условным стуком, и некоторое время спустя железная дверь открывается, впуская всех четверых во внутренний двор с розовыми кустами и сохнущим на верёвках бельём.
– Вообще-то тебе подыскали другое жильё, – поясняет Дэниэл, – но я сказал: «Парни, Шахр-е Нау сейчас в огне, нельзя же её туда тащить!». Будь моим гостем, а завтра видно будет.
Мы следуем за ним на веранду, а оттуда в общую гостиную, где на полу лежит толстый ковёр, а вдоль стен вышитые подушки; низкий стол – уступка заграничным постояльцам. В афганских домах столов почти не бывает: на полу готовят, расстилают скатерть для завтрака, обеда, ужина и бесконечных чайных церемоний, на полу глядят, шьют, ведут беседы, спят, раскатав тюфяк. Если тебе, чужестранец, вдруг понадобиться стул, его раздобудут, потому что ты гость и слово твоё закон, но, восседая на нём и возвышаясь над головами присутствующих, ты десять раз почувствуешь себя неловко и захочешь провалиться сквозь землю. Приспосабливайся, чужестранец, пиши свои путевые заметки на полу, тренируй деревянные колени. Привыкай. В Кабуле ещё и не к такому привыкнешь.
Я кладу голову на подушку и некоторое время наблюдаю за коллегами: отмечая мой приезд, они смеются, пританцовывают под музыку и болтают о каком-то Джеке из американского посольства.
– Что за Джек?
– Jack Daniel’s, случайно досталось в наследство полбутылки.
А ведь в прошлом году мне говорили, что алкоголь в Исламской республике Афганистан под строжайшим запретом. Всё течёт, всё меняется. Удивляться нет сил, и я, несмотря на шум, засыпаю раньше, чем бутылка появляется на сцене. Утро вечера мудренее.
Завтра видно будет.
Продолжение следует
